Я из последнего сталинского поколения. Когда в 1961 году Никита Хрущёв «развенчивал культ личности» великого советского вождя, о чём ещё пойдёт речь впереди, мне шёл восемнадцатый год. Казалось бы, дух сталинского воспитания должен остаться непоколебимым во мне, как и в моих сверстниках. Увы, сомнения в исторической правоте Сталина не раз посещали меня, и, как оказалось, не только меня. Стыдно, но необходимо признаться, что особо сильно это происходило в годы проклятой горбачёвской перестройки.

Удар по самому дорогому в моей юности

Сталин вошёл в мою детскую душу в годы Великой Отечественной войны. Не будет преувеличением сказать, что он был тогда родным человеком всем, а его имя было синонимом веры в Победу нашей Советской Родины.

Из блокадного Ленинграда моя семья была эвакуирована в город Молотов (ныне Пермь), где моя мама работала мастером в пошивочной мастерской, в которой обмундирование, доставленное с фронта от раненых, приводили в порядок и отправляли обратно на фронт. Я помню, как однажды поздно вечером мама пришла с работы с портретом Сталина. Его поместили между двумя окнами небольшой комнатушки, в которой проживало нас шесть человек: мама и пятеро её детей. Каждое утро я, просыпаясь, смотрел на сталинский полупрофиль с прищуром добрых и мудрых глаз. Сталин был тогда для нас, как Пушкин: наше всё. Слов таких, конечно же, мы не знали и не произносили, но чувствовали что-то большое и сильное в слове «Сталин».

Стремительно пролетели подростковые послевоенные годы. Не заметили, как оказались в юности. К Сталину относились как к отцу, строгому, требовательному и всегда по-доброму справедливому. Ни у меня, ни у кого из моих товарищей и друзей никогда не возникало мысли, что когда-то Сталина не будет с нами.

А жизнь шла своим мирным чередом, становилась всё светлее и радостнее. Всё реже вспоминались голодные военные и полуголодные послевоенные годы. Дети победителей, мы твёрдо верили в наше счастливое завтра. Одевались более чем скромно. Новая рубашка, брюки или юбка были радостным событием в нашей жизни. И такие события случались всё чаще и чаще. Мы могли каждый день есть булку с маслом! Тяжкие утраты войны — смерть отцов и родных на фронте — не забывались, но приглушались. Мы верили в себя — с нами был Сталин, несгибаемый, непобедимый. Русская, советская литературная и музыкальная классика наполняла радиоэфир. В ней славились страна, народ, партия и Сталин. Всё это было для нас в органичном единстве. И вдруг оно, это единство, дрогнуло: в первые дни марта 1953 года из радиоэфира пришла тревожная весть о болезни Иосифа Виссарионовича Сталина, а 5 марта радио сообщило о его смерти. Меня эта весть застала в местечке Калиновка Винницкой области. В первые дни после смерти Сталина я узнал, что такое народная скорбь: плакали старики и женщины; еле сдерживали слёзы фронтовики. Много позже, в 1961 году, А. Твардовский лучше, чем кто-либо, выразил отношение советского народа к Сталину. Только ненавистники Советской власти, всего советского могут оспорить вот эти строки поэта:

Мы звали — станем ли

лукавить? —

Его отцом в стране-семье.

Тут ни убавить,

Ни прибавить, —

Так это было на земле.

Большевистский урок З.Н. Немцовой

Моё отношение к Сталину в юности могу выразить кратко: я любил его. Любил как очень дорогого мне человека.

Это чувство любви оказалось оглушённым ударом злой силы в 1956 году — докладом Первого секретаря ЦК КПСС Н.С. Хрущёва «О культе личности и его последствиях», прочтённым им на закрытом заседании ХХ съезда КПСС. Ни вопросов к докладчику, ни обсуждения доклада не было. Эта же циничная процедура по отношению к великому усопшему вождю повторилась в каждой первичной парторганизации.

Будучи секретарём комитета ВЛКСМ школы №139 Ленинграда, я был приглашён на заслушивание хрущёвского доклада. Все присутствовавшие там испытывали чувство оцепенения и тревоги. По прочтении доклада мы сидели в мёртвой тишине, не глядя в глаза друг другу, не проронив ни единого слова.

Прошло две-три минуты. Секретарь нашей первичной парторганизации встал, сказал: «Всё, товарищи» — и пошёл к выходу из класса, где состоялось наше молчаливое собрание. Все его участники тут же встали и последовали за ним… Я не спал всю ночь. Передумал всю свою жизнь, а она была пронизана чувством любви к Сталину.

Мои попытки задать вопрос: «Как же так?» — прерывались старшими товарищами — членами партии однотипным ответом: «Так решил съезд партии». Никто из нас не знал тогда, что Постановление ХХ съезда КПСС «О культе личности Сталина и его последствиях» было принято единогласно без обсуждения доклада Хрущёва (?!). Ничего по этому вопросу не решал и Президиум ЦК КПСС. Против того, чтобы предложить чтение хрущёвского доклада съезду партии, высказались Молотов, Каганович, Ворошилов. Но их «против» не было поставлено на голосование. Хрущёв выступил с упомянутым докладом от имени Президиума ЦК КПСС, полагаясь на молчаливое большинство членов Президиума.

Шли годы и вопрос: «Как же так?» — оставался без ответа. Терял свою остроту, в конечном итоге был поглощён текущей жизнью.

Но однажды данный вопрос с неожиданностью для меня, можно сказать, воскрес в моём сознании. Я уже отслужил в армии и был комсомольским работником в ленинградской школе №139, которую окончил в 1957 году. Было мне 26 лет, когда я познакомился с Зинаидой Николаевной Немцовой, ветераном партии, репрессированной в 1937 году и отбывшей длительный срок заключения в тюремном лагере ГУЛАГа. Она работала в отделе пропаганды и агитации партийного комитета Ленинградского металлического завода. А завод этот долгие годы шефствовал над нашей школой, и мои встречи с Зинаидой Николаевной не были случайными. В одну из таких встреч я позволил себе затронуть вопрос о «сталинских репрессиях», будучи уверен, что она осуждающе выскажется о них.

То, что я услышал от неё, повергло меня в смятение. Как говорят в таких случаях, словно током ударило. Не дословно, но по содержанию точно воспроизведу сказанное ею. «Вы думаете, молодой человек, — сказала она, чеканя каждое слово, — что я буду говорить о Сталине, как Хрущёв? Да никогда не позволю сказать об Иосифе Виссарионовиче хоть одно дурное слово. Да, мы сидели долгие годы, и все эти годы верили ему. Мы там, в заключении, были разные. Большинство в лагере, где я отбывала свой срок, понимало, какую ношу ответственности за судьбу страны и партии взвалил на себя Сталин. Мы догадывались, что оказались в неволе не без помощи тех, кто ненавидел его. Их среди нас, политических, было меньшинство. Но какой бешеной активностью они отличаются теперь!»

От себя добавлю: о невинных жертвах острейшей идейно-политической борьбы, которая шла в партии в конце 1920-х и в 1930-е годы, Сталин и ВКП(б) прямо и честно сказали в Постановлении Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 года. Оно несравнимо глубже и принципиальнее по содержанию, чем идеологически рыхлое Постановление ЦК КПСС «О культе личности и его последствиях» от 30 июня 1956 года.

Особо отметим, что противники Сталина были не просто оппозиционерами, а его ненавистниками. В «Бюллетене оппозиции», который издавал Троцкий за рубежом, в тридцатые годы был выдвинут лозунг «Убрать Сталина!». Нетрудно догадаться, каков был политический смысл этого лозунга. В 1937 году НКВД руководил Г. Ягода — сторонник Троцкого и Бухарина. Именно он начал репрессии, прежде всего против сталинских кадров.

Обозревая теперь то время, которое принято называть оттепелью, я всё больше убеждаюсь в том, что это была оттепель в большей степени для бывших тогда ещё скрытыми антисоветчиков, нежели для жертв наговора и перестраховочного усердия советской и партийной бюрократии. Из-за этого усердия люди, преданные Родине и партии, поплатились жизнью. Скрытые же антисоветчики в горбачёвскую перестройку открыли своё лицо — лицо врагов Советской власти, врагов народа. Получив полную свободу для антисоветских действий, они не заставили себя долго ждать.

Их действия отличались ухищрённым примитивизмом, той простотой, что хуже воровства. Вот, к примеру, как в журнале «Огонёк» была представлена широкому читателю Зинаида Николаевна Немцова: «Ветеран партии З.Н. Немцова, прошедшая через ужасы сталинских лагерей, в своём интервью журналу «Огонёк» убеждает нас в том, что репрессии 1937—1938 годов организовали белогвардейцы и жандармы, пробравшиеся в органы НКВД в Москве и Ленинграде». Что ж, были и такие, но как исключительная редкость.

Обратите внимание на сочетание нравственно-приговорной оценки сталинской эпохи («прошедшая ужасы сталинских лагерей») и политически-примитивной оценки З.Н. Немцовой её трагичной страницы («репрессии 1937—1938 годов организовали белогвардейцы и жандармы»). Это сделано для того, чтобы создать у читателей и слушателей, находящихся в годы горбачёвской перестройки под гипнозом антисталинской истерии, видимость объективности редакции тогда уже антисоветского «Огонька» и неспособности к этой «объективности» жертвы того времени — Зинаиды Николаевны Немцовой. В её уста вложили слова от редакции. Данный приём использовали для того, чтобы прикрыть и обелить идейных наследников Троцкого, Каменева, Зиновьева, Бухарина, оживших и расплодившихся, подобно клопам, в первую очередь среди интеллигенции — вузовской и академической. Для этого белогвардейцы и жандармы оказались очень кстати.

Урок, преподанный мне Зинаидой Николаевной, запомнился на всю мою оставшуюся жизнь. Но, к великому сожалению, он возымел на меня своё действие, когда я уже перешагнул своё пятидесятилетие. В годы моей молодости среди моих товарищей и друзей были дети отцов, расстрелянных в 1937 году. Немного их оказалось, но всё же, всё же, всё же… Боль за родных, павших не в бою за Родину, а от предательства близких, жестокости равнодушных к судьбе людей, не проходит никогда. Даже у тех, кто сумел подняться над трагедией своей семьи. Эхо этой боли отозвалось и в душе моей. Хотя у меня, как и у громадного большинства моих сверстников, не было родных, невинно пострадавших. А то, что они были у меньшинства, трагедия не меньшинства только, а общая трагедия.

Понимал ли это Сталин? Безусловно, понимал и переживал, о чём свидетельствует вышеупомянутое Постановление Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) 1938 года. Но нужно было готовить народ к неотвратимой войне. Возможно, Сталин один из всего руководства страны знал тогда, сколь великих жертв потребует эта война. И потому он пошёл на жертвенную для крестьян ускоренную коллективизацию, без которой не состоялась бы индустриализация страны как залог победы над фашистской Германией. С присущей ему афористичностью речи он определил предстоящую войну как войну моторов.

Требовалось время — время нелёгких размышлений и переживаний для понимания всего сказанного. Так это было у меня.

Запоздалое признание

Возвращаясь ко времени моей молодости (60 — 70-е годы минувшего века), я вспоминаю литературу тех лет: романы и повести К. Симонова, Ю. Трифонова, Ю. Бондаре-ва, Г. Бакланова, Д. Гранина, В. Распутина, В. Шукшина, драмы А. Арбузова, В. Розова… Я не литературовед, но, на мой взгляд, превалирующим в прозе, поэзии и драматургии был критический реализм. Но как его не хватало в партийной жизни, и прежде всего в политическом просвещении, на ниве которого я трудился почти двадцать лет — в Университете марксизма-ленинизма при ГК КПСС Ленинграда. Читал там курс лекций по методике партийной пропаганды на вечернем отделении. Слушателями университета в основном были люди с производства. Они безжалостно атаковали нас вопросами. Вопросами идеологическими, пожалуй, в большей мере, чем вопросами по экономике. К примеру: «Что такое «развитой социализм» и каковы его признаки в экономике, политике и культуре?», «Как это понимать — «экономика должна быть экономной?» и т.п. А мы, связанные партийной дисциплиной, мало что могли сказать в ответ.

Были и вопросы по сталинской теме: «Почему ярый антисоветчик У.Черчилль дал Сталину высокую оценку: «Он был выдающейся личностью… Что бы ни говорили о Сталине, таких история и народы не забывают», а советское и партийное руководство до сих пор обходится молчанием в оценке исторической роли Сталина?» «Вы заметили, наверное, что на лобовом стекле грузовых автомашин часто можно увидеть портреты Сталина? Как вы объясните это явление?»

Интерес к Сталину и его времени резко стал возрастать после опубликования мемуаров Маршалов Советского Союза, начиная с «Воспоминаний и размышлений» Г.К. Жукова. Этот интерес заметно усилился после выхода на экраны киноэпопеи Юрия Озерова «Освобождение» (1968—1972 годы). Очевидным стало возрождение в народе духа сталинской эпохи. Не потому ли так поторопилась с перестройкой «пятая колонна», уже сформированная на самом верху партийной власти — в Политбюро ЦК КПСС (Горбачёв, Яковлев, Шеварднадзе, Медведев).

В то же время идеологическая жизнь так была задогматизирована, что никакого просвета в ней не имелось для свежей мысли. Это и стало причиной образования феномена, который условно можно определить как внутреннее диссидентство в обществе и в партии (да, и в партии). К внутренним диссидентам в большинстве своём относились люди, верные Советской власти и идеалам коммунизма, но жёстко критически настроенные в отношении к идейно-политическому руководству КПСС. Никаких оргструктур никто не создавал: в мыслях этого не было. Критическое отношение к идеологической жизни партии в полной мере было присуще и мне. Этим отношением спекулятивно распорядились перестройщики.

Догматизм в партии был воспринят большинством партийной молодёжи как наследие Сталина. Немало стараний для этого приложили либералы-антисталинисты. Как показала перестройка, они после смерти вождя укоренились не только в литературе и искусстве, но и в социальных науках. В роли советников и консультантов вошли в доверие к высшему партийному руководству. Л.И. Брежнев милостиво говорил о них: «Мои социал-демократы». Здесь, в аппарате ЦК партии, они сомкнулись с догматиками. Совместными усилиями они представляли обществу Сталина как антипода Ленина.

Что касается сталинских произведений, то до них наши руки не дотягивались: они априори считались догматическими. Что же до ленинских работ, то их изучение проходило под знаком обожествления их творца. Что такое диалектическая логика ленинской мысли? — этот вопрос не ставился перед нами. Классовый подход как диалектико-материалистический метод познания и оценки социальных фактов и явлений вообще не был предметом изучения в системе партучёбы и политпросвета. На основе противопоставления Сталина Ленину произошла идолопоклонная примитивизация Ленина.

Социализм, построенный под руководством Сталина, оценивался как нетворческий, донельзя упрощённый, не отвечающий основным принципам марксистско-ленинской теории. Увы, и я не устоял пред такой оценкой сталинского социализма. Среди интеллигенции получил популярность социальный идеал будущего, который Ленин в своё время определил как «интеллигентский социализм». Его-то и назвали позже социализмом с человеческим лицом. Как нам не хватало углублённого изучения ленинских и сталинских работ, обучения диалектической логике мышления! Осознание этого пришло ко мне с большим опозданием, когда перевалило за пятьдесят.

Не забудем имена смелых

Чем дольше я живу (уже пошёл мне девятый десяток), тем сильнее чувствую свою личную вину перед Сталиным. В последние тридцать лет в «Правде» и «Советской России» опубликовано немало моих историко-теоретических статей о нём. Данная статья особая — она личностного, можно сказать, исповедального характера.

Замечу, что винить в разгуле антисталинизма Никиту Хрущёва — для этого сегодня не требуется ни смелости, ни мужества и относится к тому, что называют дежурным номером. Хрущёв знал, что соратники Сталина отступятся от него: он был одним из них. Так оно и случилось. Выступление в защиту вождя упомянутых ранее Молотова, Кагановича и Ворошилова было нерешительным. Никто из них не заявил своё твёрдое «против». Как и все члены Президиума ЦК КПСС, они в конечном итоге обошлись безропотным молчанием, когда Хрущёв окончил чтение доклада.

Промолчали все, абсолютно все (!) члены ЦК партии и абсолютно все делегаты съезда. Но самое неожиданное заключалось в молчании советского народа. На его глазах совершалось предательство, полититическое преступление в отношении его вождя. За исключением Грузии, где люди встали на защиту Сталина, в остальных республиках СССР всё было по Пушкину: народ безмолвствовал. Думаю, что сказался трагичный парадокс истории: строгая партийная дисциплина, в духе которой Сталин воспитал партию и выковал веру в неё советского народа, в час беды обернулась против него.

Но никуда не уйти нам, коммунистам, от вопроса о личной смелости и мужестве в защите честного имени великого революционера, отдавшего всю свою жизнь служению трудовому народу, формированию величайшего явления в мировой истории — советского социализма.

Именно против советского социализма направлен доклад Хрущёва на ХХ съезде КПСС, что читается между строк: построен-де этот сталинский социализм на крови и преступлениях. На критике, точнее — на отвержении советского социализма взращён западноевропейский оппортунизм второй половины минувшего века. Идейное предательство началось с отказа социал-соглашателей от выдуманного ими сталинизма (читайте: советского социализма), а окончилось отказом от ленинизма. В этом и состоит суть еврокоммунизма — новой формы оппортунизма.

Понимание сказанного выше пришло ко мне, как уже говорилось, с большим опозданием. Лишь в 1990 году, когда антисталинизм дошёл до отвержения советского социализма, для меня стало ясно, что означала горбачёвская фраза-присказка: «Больше демократии — больше социализма». До этого я принял на веру, что система управления советским обществом была административно-командной, то есть не демократической. Верил, что стоит только осудить это наследие сталинской эпохи, и мы — партия и общество — выйдем на широкую дорогу демократии. Подходил к пониманию советского социализма не из анализа конкретно-исторических условий его построения (при неизбежности истребительной войны против СССР) и национально-исторических особенностей России (с её русским революционным размахом и ведущей ролью русского народа), а из идеалистического идеала абстрактного интеллигентского социализма, о котором говорилось ранее.

Осознание исторического величия Сталина и того, что России повезло — рядом с гением был гений (Ленин и Сталин) и что, говоря об одном из них, нельзя не сказать о другом, — осознание всего этого (нелегко признать, да надо) происходило у меня мучительно долго.

Идя к концу настоящей публикации, не могу, да просто не имею права обойти стороной факт вторичного, после 1956 года, всеобщего молчания в партии и обществе, когда в годы треклятой перестройки вновь поднялась либеральная волна против Сталина. В неформальном общении многие были «за Сталина», но никто на партсобрании, партконференции, пленуме райкома, обкома, не говоря уже о пленумах республиканских ЦК и ЦК КПСС, не высказал это своё «за». Если такое и случалось, то оно до сих пор мне не известно.

Но в многомиллионной молчащей партии нашлись всё-таки два коммуниста, которые смело подняли свой голос «за Сталина» и советский социализм — так, что их услышала вся страна! Их имена остались в истории борьбы с предательством — либерально-наглым и равнодушно безразличным. Назовём их имена: Нина Александровна Андреева (Ленинград), написавшая статью «Не могу поступаться принципами», и главный редактор «Советской России» Валентин Васильевич Чикин, имевший мужество опубликовать её 13 марта 1988 года. А ведь статья Н.А. Андреевой была послана ещё в две газеты — «Правду» и «Советскую культуру», но их главные редакторы трусливо промолчали.

Скажем также и о том, что из всех членов Политбюро ЦК КПСС и секретарей ЦК лишь Егор Кузьмич Лигачёв на совещании главных редакторов ведущих СМИ СССР решительно поддержал статью Н.А. Андреевой. Два дня по факту её опубликования заседало Политбюро ЦК КПСС. Оно разделилось почти надвое и приняло «соломоново» решение: никакого постановления по данному факту не принимать, но дать отповедь в «Правде». И понеслось: антисталинская истерия заполонила печать, радио и телеэфир.

Сталин побеждает

Я не поэт, однако рискну накануне юбилейной даты — 140-летия со дня рождения Иосифа Виссарионовича Сталина — выразить не только свои мысли, но и чувства, которые, как мне кажется, разделяют люди разных поколений.

Если совесть в тебе

не умрёт,

И наступит твой судный

черёд,

Ты себя не прощай,

не жалей,

Помни горечь

предательских дней.

Помни, как и страна,

ты молчал,

Хоть и мучился, и страдал,

Когда Сталина —

помнишь тот год —

Сдал мещанам советский

народ.

Тот народ, что за ним шёл

на смерть,

Чтобы только врага

одолеть,

Победил, веря в мудрость

вождя,

Ему верил, себя не щадя.

Эту веру пригнули к земле,

Правда с ложью смешались

во мгле.

Все молчали —

и ты промолчал,

Долго память свою убивал.

Но осталась та память

жива,

Вся изранена — жива едва,

Но как грянула только беда,

Стала нам как живая вода.

Ностальгия?..

Нет, это не так.

Память в нас —

не разменный пятак.

Она совесть нетленных

тех дней,

Только с ней победим,

только с ней.

Если совесть в тебе

не умрёт,

Ты сегодня — страна

и народ,

Бейся насмерть

не ради наград:

В судный час это твой

Сталинград.

Битва за дело Ленина — Сталина продолжается, и конец её наступит только с победой их дела. Мир капитала ужаснулся, когда увидел, что два русских революционных гения превращают «Манифест Коммунистической партии» К. Маркса и Ф. Энгельса из теоретической возможности в практику строительства нового общества. Этот ужас преследует буржуазный мир и по сей день. Отсюда дикая ненависть капитала и всех его прислужников к Ленину и Сталину. Любая мерзость пускается в ход, лишь бы опорочить, очернить их в сознании людей. К услугам капитала не только гигантская индустрия лжи, клеветы и фальсификаций, но и российское мещанство.

Мещан-обывателей, как писал М. Горький, отличает «стремление не только принизить выдающегося человека до уровня понимания своего, но и попытаться свалить его под ноги себе, в ту липкую, ядовитую грязь, которую они, сотворив, наименовали «обыденной жизнью». Вся мещанская рать, от академиков-либералов до мещан ближайшего подъезда хрущёвки, с остервенением накинулась на народную память о Сталине. И что же в итоге?

Несть числа спецоперациям, предпринятым за последние 66 лет, с 1953 года, против этой памяти. Но, как показывают последние социологические исследования, в сознании поколений и отцов, и детей Сталин побеждает.

«Правда». Юрий Белов.

06 Января 2020