Он ушёл 29 марта нынешнего года — ровно через две недели после дня своего 96-летия. Большая жизнь... И, конечно, не только её протяжённостью, но в первую очередь содержанием, тем огромным духовным и художественным наследием, которое оставил нам этот выдающийся сын России.

Надо прямо сказать: Юрий Бондарев — один из крупнейших русских писателей второй половины ХХ века. А к тому дню, когда мы услышали горестную весть о его уходе, он, безусловно, был первым среди живущих творцов нашей литературы. Первым по таланту и масштабам сделанного, а ещё — по достоинству личности, в чём равных ему найдётся немного.

Почему же тогда, спросят меня, о таком писателе и человеке глухо молчали в последние десятилетия большинство российских СМИ или, хуже того, всячески оскорбляли его и унижали?

Почему настолько сдержанно, почти незаметно было организовано прощание с ним на государственном и общественном уровнях?

Вопросы резонные, требующие ответа. Во имя лучшего понимания, до чего докатилось нынешнее общество с «новыми ценностями». Тем более что речь идёт не только о великом писателе, но и о великом гражданине, патриоте, воине, да ещё в год 75-летия исторической Победы советского народа, с которой Юрий Бондарев неразрывно связан.

 

«Делай, что д`олжно...»

Не расскажешь в газетном очерке такую жизнь. Тут книги нужны, хорошие книги, чтобы «юноше, обдумывающему житьё», яснее было, «делать жизнь с кого». Произведения самого Юрия Васильевича в этом очень помогали и, уверен, будут помогать. Надеюсь, поучительные произведения появятся и о нём. Пока же давайте попробуем выделить самое главное из его жизни, особенно с учётом тех злободневных и острых вопросов, которые выше я поставил.

За десятки лет нашего общения у меня с ним было множество встреч и бесед. По разным поводам и в разных обстоятельствах, причём что-то печаталось потом в «Правде» или «Советской России». А когда теперь вспоминаешь, то некоторые мгновения из тех бесед высвечиваются с особой яркостью, словно кадры впечатляющего фильма.

Мгновения... Написал это слово — и тут же в голове шелохнулось: оно ведь из приглянувшихся Бондареву. Определило даже название обширного цикла философских миниатюр, над которыми долгое время работал он из года в год, изо дня в день.

И вот картинка, возникшая передо мной, когда отвечал он на мои вопросы о самом раннем его детстве:

— Я родился на Урале, в городе Орске. Хорошо помню знойный день, залитую солнцем реку Урал и себя, барахтающегося в первозданно чистой воде, где над донной галькой мелькали тёмные спины пескарей. Мне было тогда года три. И хорошо помню дом с резными наличниками, стоявший на бугре у самого берега.

А дальше — ещё биографические факты:

— Мой отец был народным следователем, всю свою молодость ездил по южным уральским степям. С отцом ездили мать и я. Любовь к степи, жаркому запаху трав, безграничному простору синевы, к полыхающим в ночи звёздам, к утренней росе, печальным осенним закатам, к случайным дорожным встречам не остывает во мне до сих пор.

Наверное, я начал писать потому, что мать заразила меня своей любовью к чтению, к книгам, к сказке. Она обладала способностью образно рассказывать. И это было первое соприкосновение с художественным словом, с литературой. Первый свой рассказ я напечатал в 1949 году, уже после войны, учась в Литературном институте.

Да, биография его поколения резко разделилась надвое: до войны и после. А война стала ни с чем несравнимым испытанием, которое многие и многие сверстники оплатили ценой собственной жизни.

Однажды, уже в начале 2000-х, оказался я вместе с ним 22 июня в Московском педагогическом университете имени М.А. Шолохова, где отмечалась очередная годовщина начала Великой Отечественной. После торжественной минуты молчания в зале зазвучала незабываемая песня того сурового времени:

 

Вставай, страна

огромная,

Вставай на смертный

бой

С фашистской силой

тёмною,

С проклятою ордой!

 

Мы с Юрием Васильевичем стояли рядом, и я видел, как самозабвенно, всем существом своим поёт он эту песню-призыв, песню-клятву. Наверное, так же пел её и семнадцатилетним, в те дни, когда она только что родилась:

 

Пусть ярость

благородная

Вскипает, как волна!

Идёт война народная,

Священная война.

 

Это было в Замоскворечье, где Бондаревы жили, переехав в столицу с Урала. Он окончил 9-й класс. И куда же, как вы думаете, направился 22 июня? Не сомневайтесь: как и бесчисленные сверстники его, зашагал в военкомат, чтобы добровольцем записаться на фронт.

Ему посоветовали сперва доучиться в школе. Но упрямый парень добился в райкоме комсомола направления на строительство оборонительных сооружений под Смоленском. Когда же следующим летом средняя школа всё-таки была окончена, немедленно собирается в военное училище.

Любимейший из его писателей Лев Николаевич Толстой нередко ссылался в своём дневнике на мысль античных философов-стоиков: «Делай, что д`олжно, и пусть будет что будет». Комсомолец Юра Бондарев, делая свой первый судьбоносный жизненный выбор, ещё не читал ни дневник Льва Толстого, ни древних философов. Но чувство долга, воспитанное и школой, и всей советской жизнью, да и складывающимся твёрдым характером его, уже свою волю диктовало.

В моём представлении, когда можно теперь окинуть мысленно жизнь и свершения Юрия Бондарева от начала до конца, он стал человеком долга наивысшей пробы. Во всём.

 

Ни шагу назад!

И вот декабрь второго года войны. Степь, почти та же самая, о которой столь нежно говорил он, вспоминая раннее детство своё. Однако другая, совсем другая! И он — не беззаботный ребёнок, а солдат. Послушайте его вместе со мной:

— Я до сих пор помню остроту тех декабрьских холодов под Сталинградом, когда всё сверкало, всё скрипело, всё металлически звенело от жестокого мороза: снег под валенками, под колёсами орудий, толсто заиндевевшие ремни и портупеи на шинелях. А мы шли, почти без остановок, без привалов. И не все знали куда... Наши лица в обмёрзших подшлемниках почернели от сухих метелей, от ледяных ветров, беспрестанно прожигающих степные просторы.

Мы торопливо шли и дыханием пытались согреть примерзавшие к оружию руки.

Потом уж, на огневых позициях, мы научились согревать руки о горячие стреляные гильзы...

А суть этого тяжелейшего марш-броска состояла в следующем. Как известно, на исходе ноября 1942 года войска Донского и Сталинградского фронтов, перейдя в наступление, соединились, замкнув в клещи 300-тысячную вражескую группировку во главе с генералом Паулюсом. Зримо возникли очертания победного для Красной Армии финала беспримерной Сталинградской битвы. Но...

У врагов созрел план поддержать окружённых с помощью воздушного моста, а на операцию деблокирования направить группу армий «Дон» под командованием фельдмаршала Манштейна.

Создав трёхкратный перевес на узком участке вдоль железной дороги Тихорецкая — Котельниково — Сталинград, Манштейн нанёс удар в стык двух армий Сталинградского фронта. Вражеские танки устремились в прорыв и к 15 декабря вышли на берег реки Аксай.

Юрий Васильевич Бондарев рассказывал мне:

— Нашей разведкой были перехвачены незашифрованные радиограммы в штаб Паулюсу: «Держитесь. Освобождение близко. Мы придём!»

Именно в те критические дни северо-западнее Сталинграда начала выгружаться на степных полустанках подошедшая из резерва Ставки наша 2-я гвардейская армия генерала Малиновского. Оперативная обстановка с бесспорной очевидностью складывалась таким образом, что войска Сталинградского фронта, по которым наносился главный удар гитлеровцев, не имели достаточных сил противостоять натиску Манштейна. Вот почему 2-я гвардейская армия Ставкой была переподчинена Сталинградскому фронту. И вот почему стал необходимым тот наш форсированный марш — без остановок, без привалов, без отдыха — с севера на юг, на рубеж степной реки Мышкова, последний естественный рубеж.

Армия Малиновского и танковые дивизии Манштейна с упорством двигались к этому рубежу. Действия вражеской и нашей сторон напоминали как бы чаши весов, на которые были положены все возможности в сложившихся обстоятельствах.

Но Манштейн не выручил Паулюса. Советские бойцы, такие как Юрий Бондарев, своим героизмом и оружием не позволили, не дали армейской ударной группировке врага перевесить чашу весов под Сталинградом в пользу фашистской стороны.

А ведь внешне вовсе не похож он был на чудо-богатыря. Есть фото, несколько позднее сделанное, где он с двумя своими товарищами: худенький, тонкий, совсем ещё подросток. Но представьте, вскоре ему вручат подряд две медали «За отвагу». Не частый случай: известно, что такой медалью награждали солдат за особое личное мужество.

Да, то были уже другие бои, в других местах. Он с боевыми побратимами будет форсировать Днепр и освобождать Киев, под Житомиром его второй раз (после Сталинграда) ранят, затем фронтовые дороги поведут всё дальше на запад...

Однако Сталинград, на подступах к которому они остановили стальные армады Манштейна, всегда волновал его память и сердце по-особому. И накануне 60-летия Сталинградской битвы он снова в статье для «Правды» вернулся к тем дням:

«...Я хорошо помню неистовые бомбёжки, когда небо чернотой соединялось с землёй.

И эти песочного цвета стада танков в снежной степи, ползущие на наши батареи.

Я помню раскалённые стволы орудий. Непрерывный гром выстрелов, скрежет, лязг гусениц. Распахнутые телогрейки солдат, мелькающие со снарядами руки заряжающих, чёрный от копоти пот на лицах наводчиков. Чёрно-белые смерчи взрывов».

Вспомнил он при подготовке статьи и о том, как поддержала тогда их дух телеграмма Сталина участникам Сталинградской битвы, опубликованная в номере «Правды» за 17 декабря 1942-го.

— Газета молнией долетела до нас, и я подумал: надо же, угадал он, насколько необходимо нам сейчас такое вдохновляющее слово. В той телеграмме повторен был его знаменитый призыв: «Ни шагу назад!». И нам было понятно, что иначе уже действительно нельзя.

Помолчав, Юрий Васильевич вдруг сменил тему неожиданным для меня вопросом:

— А вы знаете, что четверть века спустя я чуть не встретился с тем самым Манштейном?

Этого я не знал и, откровенно говоря, удивился. Тогда Юрий Васильевич поведал, как было.

Уже знаменитым советским писателем оказался он в Мюнхене. Прилетел в ФРГ по приглашению своего немецкого издателя. Он-то и предложил организовать встречу с гитлеровским фельдмаршалом, который, как выяснилось, жив, ему восемьдесят лет, а проживает он как раз в этом городе.

«Наши газеты, — сообщил мне мюнхенский издатель, — много пишут о нём в хвалебном тоне. Называют его стратегом и даже не побеждённым на поле боя. Задайте ему свои вопросы...»

— И вы задали? — переспросил я.

— Не получилось.

Когда издатель позвонил фельдмаршалу и сказал, что с ним хочет встретиться русский писатель, чтобы поговорить о Сталинграде, Манштейн отказался, сославшись на то, что простужен и у него болит горло. Положив трубку, издатель сказал: «Вот так. У этих вояк всегда болит горло, когда надо серьёзно отвечать».

— Но я, откровенно говоря, и не очень хотел такой встречи, — прокомментировал Юрий Васильевич. — Почему? Да потому, что чувствовал к этому гитлеровскому пособнику то же, что чувствовал к нему двадцать пять лет назад, когда в упор стрелял по его танкам, рвавшимся во что бы то ни стало отобрать у нас великую Сталинградскую победу.

 

Сказавший правду о «самолёте перестройки»

Отношение Юрия Бондарева к врагам Советской Родины, которые ставили задачу её уничтожить, со временем не могло измениться. И оставался он верен тем идеям, тем людям, благодаря которым наша страна стала мировым авангардом в борьбе за справедливость. Программная песня «Священная война», которую я уже вспоминал, очень точно заявила о кардинальной противоположности двух столкнувшихся сил:

Как два различных

полюса,

Во всём враждебны мы.

За свет и мир мы

боремся,

Они — за царство тьмы.

 

Тьма и свет... В прямоте такого противопоставления нет примитивизма, но есть сущая правда. О том же многими годами ранее по-своему написал Александр Блок: «Познай, где свет, — поймёшь, где тьма». Именно познав это во фронтовом огне, Юрий Бондарев на той священной войне стал коммунистом.

Я считаю, что такой биографический факт для него, человека долга, имел отнюдь не формальное, а вполне фундаментальное значение. И настанет момент, когда проявится это в полную силу, о чём чуть ниже я здесь расскажу.

Впрочем, и до того, окончив Литературный институт имени А.М. Горького, недавний артиллерист Бондарев начал работать в литературе соответственно званию коммуниста. А это значит — убеждённо и честно, ответственно и напряжённо, с наибольшей самоотдачей. Конечно, огромный талант! Но и труд какой...

Помню своё восхищение: ведь едва ли не каждая новая его публикация — событие. При первой же нашей встрече спросил, как он успевает столь много и добротно делать. Улыбнулся, развёл руками: «Да вот работаю...»

С подъёмом работала победившая страна. Подъём, новые достижения, открытия, имена — и в литературе. Но даже на таком фоне Бондарев выделяется. Поэтому повторю, особенно для сегодняшних молодых, то, о чём писал уже не раз: если хотите лучше знать и понимать наше послевоенное сорокалетие, читайте Юрия Бондарева.

Всего не перечислить, но кое-что всё-таки назову. Осмысление величайшей войны — это повести «Батальоны просят огня» и «Последние залпы», романы «Горячий снег» и «Берег». Исключительно богата советская военная проза, но Василь Быков, один из признанных её авторов, а впоследствии, увы, во многом оппонент Юрия Бондарева, вынужден будет признать: «Все мы вышли из бондаревских «Батальонов».

И вместе с войной, которая Бондарева не отпускала, он, предельно чутко воспринимавший токи и веяния текущего дня, на них тоже откликается неравнодушным, тонким, глубоким словом. Так идёт, всё выше, к своей философской, исследовательской прозе: «Тишина», «Двое», «Родственники», «Выбор», «Игра», «Искушение», «Непротивление», десятки рассказов и уже упоминавшиеся уникальные «Мгновения»...

Он не мог не уловить нараставшего исподволь неблагополучия и обострявшихся противоречий в нашем обществе. Писал и говорил о них. Всё с большей тревогой, всё чаще переходя от художественного творчества к прямой, страстной публицистике. Объявленная Горбачёвым «перестройка», поначалу переполненная красивыми словами и громкими обещаниями, очень скоро дохнула гнилостным запахом предательства (бондаревские слова!), которое Юрий Васильевич ненавидел больше всего на свете.

И тогда ему стало окончательно ясно, что враги сейчас не в танках с чёрными крестами, которые прут на передний край советской обороны. Самые опасные враги в тылу, вокруг, а главное — на властном верху, что особенно страшно. Как проникли они туда? Подчас бывают подолгу неразличимы, и это делает их опасными вдвойне.

Я видел, что, анализируя происходящее, он не просто страдает — буквально не находит себе места. Однажды проговорился, что перестал спать. Искал возможности с наибольшей силой выразить кипящие свои переживания за судьбу родной Советской страны. И такая возможность представилась.

Я не знаю, как ему удалось добиться слова на XIX Всесоюзной партийной конференции, состоявшейся в 1988 году. К этому времени он был уже под серьёзным подозрением у горбачёвско-яковлевской клики. В приватизированных ею СМИ Бондарева уже клеймили на все лады, лепя ярлыки «консерватора» и «антиперестройщика». Может быть, допуская его в список для выступления с высокой трибуны, зловещие дирижёры надеялись, что он наконец отступит, став объектом столь ожесточённой массированной травли?

Просчитались. Он вышел на трибуну партконференции, как к батарее в решающем бою. Заговорил сразу о том, что неотступно билось в умах большинства его соотечественников. Что же такое эта «перестройка», в которую всё дальше втягивают страну?

Он сравнил её с самолётом, который подняли в воздух, не зная, есть ли в пункте назначения посадочная площадка. И я помню, как зал буквально замер под воздействием этого яркого и трагического писательского образа. А Горбачёв и Яковлев, которых я хорошо из зала видел, исказились в лице.

Это было обличение их иезуитских происков. А также призыв ко всем, кто уже чувствовал катастрофичность маячащей угрозы, но ещё не вполне понимал роль ведущих к ней. Бондарев побуждал людей лучше думать и активнее действовать!

Сегодня важно перечитать ту его речь, чтобы ясно стало, как далеко и как верно смотрел он вперёд, пытаясь прервать заданное стране движение к катастрофе. Послушайте:

— Нам не нужно, чтобы мы, разрушая своё прошлое, тем самым добивали бы своё будущее. Мы против того, чтобы наш разум стал подвалом сознания, а сомнения — страстью. Человеку противопоказано быть лабораторным кроликом, смиренно лежащим под скальпелем истории. Мы, начав перестройку, хотим, чтобы нам открылась ещё не познанная прелесть природы, всего мира, событий, вещей, и хотим спасти народную культуру от несправедливого суда. Мы против того, чтобы наше общество стало толпой одиноких людей, добровольным узником потребительской ловушки…

Согласитесь, актуально звучит и сегодня. А счёт, предъявленный им организаторам антисоветской и антикоммунистической вакханалии, станет основой его дальнейшей борьбы. Против чего? Он отвечает:

— За последнее время, приспосабливаясь к нашей доверчивости, даже серьёзные органы прессы, показывая пример заразительной последовательности, оказывали чуткое внимание рыцарям экстремизма, быстрого реагирования, исполненного запальчивого бойцовства, нетерпимости в борьбе за перестройку прошлого и настоящего, подвергая сомнению всё: мораль, мужество, любовь, искусство, талант, семью, великие революционные идеи, гений Ленина, Октябрьскую революцию, Великую Отечественную войну. И эта часть нигилистической критики становится или уже стала командной силой в печати, создавая общественное мнение, ошеломляя читателя и зрителя сенсационным шумом, бранью, передержками, искажением исторических фактов.

Если бы всё это осталось уделом лишь «части нигилистической критики». Однако он всё больше убеждался в том, что теперь это будет государственная политика утверждающейся буржуазной власти.

Через контрреволюционный переворот августа 1991-го, через расстрел Дома Советов в октябре 1993-го эта власть взяла курс на ликвидацию всего, что было достигнуто за годы великой советской эпохи. Бондарев, оставшийся советским человеком, смириться с этим не мог. Вот почему отверг он орден от Ельцина, предназначенный писателю к его 70-летию в 1994 году.

Как и ранее Михаил Сергеевич, видимо, попытался Борис Николаевич таким образом склонить к себе неуступчивого бойца. Попытка не удалась. А поскольку инцидент имел отнюдь не благоприятный резонанс для новоявленного правителя России, Бондареву установившаяся власть и её прислужники не простят этого уже до последних дней его жизни.

 

Для кого же он стал «нерукопожатным»?

Положение, в которое оказался ввергнут великий русский, советский писатель после уничтожения Советского Союза, у большинства нормальных людей, сохранивших здравый рассудок, вызывало недоумение, возмущение и невероятную боль за него. Положение изгоя — иначе не скажешь. «Сверху» делалось всё, чтобы похоронить его заживо.

А он продолжал жить и, как всегда, упорно работал. Но телевидение, а также все другие провластные и «ультрадемократические» СМИ этого словно не замечали. Даже новый его роман «Бермудский треугольник» и новая повесть «Без милосердия», с пронзительной силой отразившие трагедию, которая постигла страну в 1990-е, постарались окружить тотальным молчанием. Трибунами для него оставались только «Правда», «Советская Россия» и журнал «Наш современник».

Вокруг суетливо имитировалось некое подобие литературно-культурного процесса. Одни и те же авторы проверенного «демократического» розлива составляли многочисленные делегации, выезжавшие за рубеж. Эти же персоны постоянно фигурировали на российских книжных выставках и ярмарках. Бондареву в официозных представительных мероприятиях места не было.

Особенно поражало, что его напрочь исключили изо всех высоких программ, связанных с Великой Отечественной войной и Советской Победой. Помню, направляясь в Центральный Дом армии, где должен был состояться вечер, посвящённый столетию со дня рождения Г.К. Жукова, я ещё надеялся встретить там Юрия Васильевича. Увы!

Знаете, кто заправлял на том торжестве? Одиознейшая пара — Чубайс и Черномырдин…

— Неужели вас даже не пригласили? — спросил я на следующий день Бондарева, позвонив ему.

— Что вы! Конечно, нет. Не того поля ягода.

Трудно представить, что его, человека очень эмоционального, не волновали такого рода демонстративные эксцессы. Однако лишь ему ведомо, что происходило при этом у него в душе. Пожалуй, ни разу я не видел, чтобы личная обида (ох, сколько их было!) вышла у него на первый план, затмив всё остальное.

А ведь обижали его, били по нему очень и очень больно. Не забыть, например, подлый удар «под дых», нанесённый публикацией в правительственной «Российской газете». Поскольку «Правде» пришлось тогда вмешаться, несколько задержусь на этом эпизоде.

Непосредственным поводом обрушиться на Бондарева стала тогда книга бесед с писателями разных направлений, выпущенная молодым автором. Он решился включить сюда и старейшего по возрасту писателя-фронтовика, которого многие читатели уже признали классиком отечественной литературы.

А оказалось — нельзя. Недопустимо! Тотчас нашёлся «правильно мыслящий», взявшийся вправить мозги молодому автору и составителю книги бесед, а заодно всей России напомнить: Бондарев ни единого доброго слова в свой адрес не заслуживает!

Кто же он, этот «правдоруб»?

Михаил Ефимович Швыдкой. Думаю, не все сразу сообразят, чем знаменит. Всё-таки известность у него существенно меньше, нежели у Юрия Бондарева. К тому же про таких говорят: скандально известный.

Бывший в советское время театральным критиком, он на волне громких скандалов, сопутствовавших антисоветскому перевороту, достиг высоких степеней. Сперва возглавил главный российский телеканал, где отличился организацией грязного компромата на генпрокурора, чтобы снять его с должности в угоду Ельцину. Затем в цикле телепередач под названием «Культурная революция» взялся доказать, что «русский фашизм страшнее немецкого». Естественно, тут же возрос — до министра культуры России!

А здесь отметился жульнической попыткой отобрать у Татьяны Дорониной здание руководимого ею МХАТ имени М. Горького. Швыдкому оно приглянулось под собственный Театр мюзиклов, который он как раз начал потихоньку сколачивать. Тогда, правда, с мхатовским зданием у него не вышло, но в конце-то концов всё получилось: и МХАТ у Дорониной отобрали, и швыдковский Театр мюзиклов расцвёл.

Итак, теперь Михаил Ефимович — специальный представитель президента РФ по международному культурному сотрудничеству, а одновременно — надзирающий за порядком по всему периметру российской культуры. И поскольку Юрий Бондарев давно уже под особым властным приглядом, беседу с ним в упомянутой книге Швыдкой пропустить не имел права.

Она ему не понравилась. Что ж, бывает. Однако Бондарев очень не нравится Швыдкому весь, целиком. И вот коренной его вердикт, сформулированный в статье, которую напечатала «Российская газета»: «Нынешние политические воззрения Бондарева суть пещерный сталинизм, делающий его для меня нерукопожатным».

Во как! Провозгласил на всю страну и на весь мир. Разумеется, заставить Швыдкого полюбить Бондарева вряд ли кто-нибудь возьмётся. Любовь или нелюбовь — чувства личные. Но здесь-то про эти чувства заявлено в газете правительственной, которая, выходит, тоже признаёт Бондарева «нерукопожатным». Тем более что он в ней не печатается, а Швыдкой — постоянный её автор.

Так на чём базируется энергичное обвинение писателя в «пещерном сталинизме» и что конкретно означает оно? Этого Швыдкой не раскрывает. Он лишь приводит давний свой телефонный разговор с другим писателем-фронтовиком — Баклановым. Приведу его и я (в швыдковском изложении):

«Миша, прошу Вас, никогда не упоминайте моё имя вместе с именем Бондарева!» — Григорий Яковлевич Бакланов говорил сухо и жёстко, но даже в его телефонном голосе угадывалось огорчение от того, что он, человек, прошедший войну и обладающий офицерским чувством чести, вынужден объяснять мне, в ту пору популярному театральному критику, очевидные, как ему казалось, вещи. «Прошу Вас, ни в хорошем, ни в дурном смысле, никогда не упоминайте нас вместе». И повесил трубку».

Вот какой интересный состоялся разговор. Вы не находите, что телефонная просьба писателя Бакланова, обращённая к «популярному театральному критику», была весьма странной, как странно и то, что критик решил её обнародовать? Ведь звучит она по отношению к писателю Бондареву оскорбительно! Это что же такое запредельное должен совершить человек, какую крайнюю неприязнь должен у меня вызвать, чтобы недопустимым (в любом контексте!) стало даже простое упоминание его имени рядом с моим…

Однако Швыдкой, похоже, не очень был удивлён. «Понятно, — пишет, — что уже в 70-е их развело навсегда». То есть Бондарева и Бакланова развело, двух писателей фронтового поколения. Но виноват, как по всему изложению следует, только Бондарев.

Ключевое слово в рассуждениях Швыдкого — «понятно». Оно означает, что система координат, оценки, предпочтения, порядок мест в неписаной табели о рангах — всё давно и незыблемо определено. Вы спросите: кем? Ну это как бы само собой разумеется: принято «между ними» — так сказать, «в приличном обществе».

«Понятно, — пишет Швыдкой именно как о само собой разумеющемся, — что Бондарев даже тогда, в 60-е, не был фигурой первого ряда…» Первого ряда литературы, имеется в виду. И вы обязаны, не думая, принимать это: не был.

А я вот скажу, что был. Да ещё как был, особенно в сравнении с некоторыми именами «удостоенных чести» Швыдким! Хотя бы и с тем же Баклановым, чей талант и сделанное в литературе неизмеримо скромнее (реальны основания для зависти). Более того, Бондарев не только был, но и остаётся, и останется в первом ряду отечественной литературы. Не для швыдких? Да. Но для России.

Даже в самую глухую и чёрную пору «лихих 90-х» его книги и многотомные собрания сочинений, выпускав-шиеся частными издательствами, не залёживались на прилавках. Их ждут и сегодня. А фильмы, созданные по его произведениям и при его участии, попадая на телеэкран, по-прежнему смотрятся с неизменным интересом.

Конечно, постыдный, непростительный факт, что официозная нынешняя Россия не воздала ему должное в последние годы его жизни, вызывает негодование. Но сам он больше страдал опять-таки не от личной обиды, а от чудовищной несправедливости по отношению ко всему поколению победителей. Вот как, например, он об этом говорил незадолго до кончины:

— Много сейчас шума и треска вокруг нашей Победы. Много словесных поклонов в сторону ветеранов. Но, видимо, не сознают властители, бьющие эти показные, фальшивые поклоны, что одновременно ветеранов они глубоко оскорбляют.

Разве можем мы иначе воспринимать то, что во время победных парадов на Красной площади в святой день 9 Мая тщательно скрывают от глаз людских одну из главных для нас святынь — Мавзолей Владимира Ильича Ленина? Это же не только дорогой нашему сердцу памятник великой советской эпохи, но и выдающийся участник Великой Отечественной войны.

Мы-то помним и хотим, чтобы помнилось в веках, что именно с трибуны ленинского Мавзолея наш Верховный Главнокомандующий Иосиф Виссарионович Сталин произнёс свою вдохновляющую историческую речь на параде 1941 года, посвящённом годовщине Великого Октября. А на Параде Победы в 1945-м именно к подножию Мавзолея были брошены поверженные фашистские штандарты. Кульминационный символ нашего торжества! И что же, теперь хотят вычеркнуть память об этом?

Ленин стал создателем Красной Армии, в рядах которой мы сражались, и его образ был на наших красных гвардейских знамёнах. Ленин основал Советское государство и невиданную прежде цивилизацию, открывшую справедливый путь всему человечеству. За этот строй жизни прежде всего мы воевали и во имя этого победили. Советский Союз победил. Созданный Лениным и Сталиным.

А ныне правителям хочется, чтобы мы, ветераны, от Ленина и Сталина отреклись, чтобы возлюбили Горбачёва и Ельцина. Но ведь одни создавали Советский Союз, а другие его уничтожили, реализовав цель Гитлера. Неужели не ясно, чем продиктован наш выбор? Лично я ни за что не могу ему изменить.

...Закрываю глаза и снова слышу его срывающийся от напряжения голос. Теперь уж не позвонит по телефону, и мне, увы, не поздравить старшего друга с Победным юбилеем. А с телеэкрана и по радио всё твердят о параде, который из-за эпидемии на сей раз пришлось перенести.

Наверняка, будь Юрий Васильевич жив, непременно реагировал бы на это. И я знаю, какое заветное желание он бы повторял: «Перестаньте позориться — откройте Мавзолей Владимира Ильича!» Слышу это и от других фронтовиков, которые, к счастью, ещё живы.

До каких же пор будут упрямо глухи к голосу победителей те, от кого зависит осуществление справедливого их требования?

Газета «Правда».

15 Мая 2020