С 1 июля во всех регионах России начала действовать электронная система ЛесЕГАИС, призванная упорядочить оборот древесины. Впереди еще полгода изменений по декриминализации и повышению прозрачности отрасли.

В числе прочего обещают восстановить институт лесных инспекторов. А с 1 января 2022 года – ввести мораторий на экспорт леса-кругляка и все экспортные операции проводить через новую госкорпорацию с рабочим названием «РосЛес». Это происходит на фоне продолжающейся вырубки лесов и вывоза древесины за границу. Что происходит в лесной отрасли, насколько эффективны принимаемые государством меры? Znak.com поговорил с директором лесных программ Всемирного фонда дикой природы (WWF) в России Андреем Щеголевым.

– Ежегодно из России на экспорт уходит порядка 200 млн кубометров древесины. На сколько хватит лесов с такими темпами?

– На Северо-Западе, к примеру, в Архангельской области, лимит практически исчерпан. Почти все массивы малонарушенных лесных территорий (МЛТ – целостные территории площадью более 50 тыс. га в пределах лесной зоны, внутри которых нет постоянных поселений, действующих транспортных коммуникаций и которые не затронуты интенсивной хозяйственной деятельностью) уже находятся в аренде у компаний, и через 20 лет все леса там будут вырублены. В диалоге с властями и лесопромышленниками еще кое-что удается сохранять в виде особо охраняемых природных территорий (ООПТ), но проблема сохранения леса назрела.

– А в Сибири что происходит?

– Там ситуация другая. В целом на 50 лет леса в Сибири еще хватит. Но сильно пострадал Дальний Восток, прежде всего Хабаровский край. Через пять-десять лет здесь начнется сильный кризис по лесозаготовке. Понятно, что вряд ли сейчас лиственницы на вечной мерзлоте в Якутии кто-то решится заготавливать. Но через 80 лет леса и здесь могут полностью исчезнуть.

– Российский лес продают в основном в Китай или есть другие рынки сбыта?

– Ситуация динамически меняется. В начале 1990-х годов превалировал европейский рынок сбыта. Связи были установлены еще с конца XIX века. Лес шел в Германию, Голландию, Бельгию, Францию, Великобританию. В советские годы это все сохранялось. Потом начали расти азиатские рынки: Япония, Китай. Древесина, в том числе с европейской части, пошла туда. Причем китайцы старались перерабатывать всё у себя, поэтому туда пошел преимущественно кругляк. Сейчас большая часть целлюлозы идет в Китай.

– Европейский рынок просел?

– Скорее изменились требования. Сейчас они предъявляют особые условия к продавцам. В целом это экологически чувствительный рынок. Требуют сертифицированную продукцию, в том числе с точки зрения санитарной безопасности. Чтобы древесина была заготовлена из устойчиво управляемых лесов. Китай тоже начал это требовать. Особенно там, где их производственные цепочки ориентированы на ту же Европу. Россия сегодня – лидер этого процесса, 60 млн гектаров леса сертифицированы по этой системе. Посмотрим, удастся ли сохранить свои позиции, когда с 1 января 2022 года введем запрет на экспорт кругляка. Новая Зеландия уже теснит нас.

– Насколько лесная отрасль в России сейчас криминализована, какой объем древесины добывается нелегально?

– Чем дальше на восток, за Урал, тем ситуация хуже. Выше уровень коррупции в этой сфере и криминала. При этом Рослесхоз показывает, что у нас незаконно заготавливается в год около 1,1 млн кубометров древесины. Притом что общий объем заготовки 200–220 млн кубов, нелегальной древесины получается всего 0,5%. Вроде бы нет повода для опасений. Но есть экспертные оценки, которые показывают, что примерно 20–30% древесины у нас имеет неясное происхождение. Мне кажется, эти цифры соответствуют действительности.

– Почему?

– Возьмем, например, Дальний Восток и Приморский край, где на экспорт идет большой объем ценной древесины – дуба и ясеня. На таможенный пост приходит объем деловой древесины, который равен объему заготовленного. По документам вроде бы все сходится. Но все, кто в теме, понимают, что объем заготовки в таком случае должен быть выше в 1,5–2 раза. И на делянке остается много древесины более низкого качества, которая непригодна для экспорта. Важно разобраться, что вообще мы понимаем под «нелегальной древесиной».

– И что мы понимаем?

– Прошли 1990-е годы, когда группы мужиков с пилами приезжали в лес, валили стволы и вывозили в Китай. Хоть сейчас и говорят «китайцы вырубили Сибирь», но надо четко понимать, что в лесу рубят не они, а российские компании. И это вполне легальный бизнес. Вопрос в лесонарушениях. Схема, которая сейчас очень распространена, – это незаконные санитарные рубки. По идее, такие рубки призваны бороться с вредителями и поддерживать качество леса. Но очень часто под их видом просто заготавливается лес, который не должен рубиться. Это приближенные к населенным пунктам защитные леса и охраняемые территории. Там на законных основаниях рубить нельзя. Тогда придумываются основания вроде «лес пострадал, территория требует ухода».

– Придумываются кем?

– За выдачу разрешений отвечают лесопатологи. Они сочиняют акт, где описывают состояние леса. Прописывают, например, что он находится в угнетенном состоянии. Следом орган управления лесами в регионе дает разрешение на проведение рубки. В Иркутской области и в Красноярском крае такие акты выдавались даже на территории заказников. Полученный таким способом объем древесины не входит в разрешенный объем вырубки, и это выгодно компаниям. К тому же такие леса расположены неподалеку от дорог, что удешевляет себестоимость добычи и увеличивает соблазн. Но проводится все относительно легальными способами. В целом ситуация свидетельствует об уровне коррупции в регионах.

– Каков объем таких рубок в России?

– Седьмая часть от всей добываемой древесины. Это следует из общественных проверок актов лесопатологических исследований, которые мы проводим уже несколько лет. По закону органы лесоохраны регионов сейчас обязаны выкладывать эти акты в общий доступ. Это облегчает нашу работу.

– Силовики работают в этом направлении или коррупция простирается сюда тоже?

– У прокуратуры, насколько я вижу, есть установка выявлять такие случаи. Возможно, на местах это не всегда работает, но к этому все идет. Органы лесоохраны сейчас начали с большой осторожностью выдавать разрешения на санитарные рубки. Например, по Иркутской области количество таких разрешений уменьшилось на 80%.

– Есть список регионов-«плохишей»?

– Иркутская область, Алтай, Кавказ. Сейчас везде идет сокращение, в том числе благодаря сигналам общественности.

– Проще говоря, сильнее грешат приграничные территории?

– Спрос на древесину со стороны Китая стимулирует предложение, но ситуация меняется. Меры вводятся не только с нашей стороны, но и с китайской тоже. Недавно они приняли поправки в Лесной кодекс, ввели запрет на приобретение нелегальной древесины.

– Чтобы экспортировать нелегальную древесину, нужны связи в таможенных органах, силовых структурах, ФСБ?

– Раньше так и было. Сейчас действуют полулегальные схемы.

– Сейчас ведется дискуссия вокруг будущего еще одной серой зоны – вырубок на бывших сельхозугодьях…

– Это так. После распада СССР многие сельхозземли оказались заброшены. Такое, кстати, уже было после войны. Но сейчас для запустения есть и объективные причины.

– Какие?

– Технологии поменялись. Сельхозпроизводители научились выращивать больший объем продукции, прежнего объема не требуется. Земли заросли лесом, и там идет тоже его заготовка, только фактически она государством никак не регулируется. Государство даже не понимает объема этих лесов. Примерно то же самое происходит в колхозных лесах.

– О каком объеме может идти речь?

– На сегодняшний день порядка 70 млн гектаров бывших сельхозугодий заросли лесом. Единственная возможность там что-то рубить – это говорить, что идет возвращение земли в сельхозоборот. Как результат в некоторых местах зафиксированы просто гигантские вырубы. Яркий пример – Смоленская область, где зафиксирована сплошная рубка площадью 800 гектаров. Самая большая в Европе, кстати. На этих землях в итоге пахать так никто и не стал. По сути, это нелегальная рубка.

– Выход какой?

– Разрешить вести лесное хозяйство на этих землях. Для этого надо распространить на эти территории законы, регулирующие лесную отрасль. В этом случае владельцы таких угодий станут частными лесовладельцами. Сама дискуссия о частном лесовладении в России ведется достаточно давно. Если на землях Гослесфонда это делать опасно, то на сельхозугодьях, напротив, оправданно.

– Такая попытка ведь уже была?

– Выходило Постановление правительства РФ №?1509 от 21 сентября 2020 года «Особенности использования и воспроизводства лесов на землях сельхозназначения». Оно собственно и вводило порядок регулирования на бывших сельхозземлях. Проблема в том, что там не было нескольких моментов, которые препятствуют обычным фермерам стать фермерами лесными. Есть серьезное сопротивление со стороны сельскохозяйственного лобби. Есть даже государственная программа по возвращению этих земель в оборот под предлогом укрепления продовольственной безопасности страны. Только эта программа предполагает возвращение в сельхозоборот 12–13 млн гектаров. А остальные 50 млн гектаров? Были также предложены поправки, которые вводили препоны, не позволяющие заниматься лесным хозяйством на сельхозугодьях. Эти поправки получили 7 тыс. негативных отзывов и всего десять положительных. Сейчас еще написано отрицательное заключение со стороны Минэкономразвития. Посмотрим, как будет развиваться ситуация дальше.

– Допустим, разрешат частные лесовладения. Что это даст?

– В этом случае экономика России получает дополнительно порядка 300 млн кубометров древесины в год. Это больше, чем те квоты на вырубку, которые есть сейчас. Плюсы неоспоримы. Деньги, новые рабочие места и уход от рубки малонарушенных лесных территорий – национального достояния страны. До сих пор мало кто задумывался, что заготовка ведется как раз в малонарушенных лесных территориях. Себестоимость продукции минимальная, а ущерб наносится максимальный. Проблему недостатка сырья можно решить только за счет освоения брошенных сельскохозяйственных земель. Это прежде всего вопрос экономики.

– Государство пока, насколько я понимаю, пытается просто навести порядок в этой сфере. С 1 июля, например, на все регионы распространят систему ЛесЕГАИС…

– Это одна из мер по декриминализации отрасли и далеко не последняя. Со следующего года начнет работать федеральная геоинформационная система «Лес». В принципе она должна включить в себя ЛесЕГАИС и стать базой для лесного сектора. Там будет вся информация, включая данные лесного цифрового реестра. Логичное и правильное действие.

– То есть отныне в России нельзя будет срубить неучтенное дерево и потом его кому-то продать?

– Нововведения предполагают более детальный и четкий контроль за всеми элементами: переработкой, транспортировкой, продажей. Контроль на складах, специальные пункты взвешивания. Основная цель – исключить человеческий фактор, чтобы на каждом звене цепочки фиксировать баланс древесины и заносить его в единую систему. Государство предполагает, что так можно отслеживать цепочки и отсекать нелегальные потоки. Но всегда, когда мы строим сложную систему, бывают недоработки. Понятно уже, что лазейки остаются и на неучтенный лес эта система вообще не оказывает никакого влияния.

– Какой выход вы видите?

– Надо отслеживать баланс в регионе в целом. Мы понимаем, что если у нас через таможенный пункт идет полный объем заготовленной древесины, то это уже повод для работы органов управления лесами и правоохранительных структур. Введение контроля баланса на уровне региона более эффективно, чем ведение баланса на каждой цепочке. По Приморскому краю, кстати, такая практика уже существует.

– С 1 января 2022 года планируется вообще запретить экспорт кругляка и перевести все внешнеторговые операции с лесом в единую госструктуру «РосЛес»…

– Как это точно будет выглядеть, сказать сложно. Схема до сих пор обсуждается и результаты не выходят наружу, недоступны общественности. Да, скорее всего, частники запретят экспортировать лес, и это все сосредоточат в руках госкомпании. Кто будет заготавливать, будут ли частные компании или как-то наоборот, никто пока толком не знает. В целом все эти меры выглядят как пожаротушение. Уровень коррупции и криминала в этой сфере высокий, поэтому мы начинаем с запретительных мер. Однако на Дальнем Востоке, где леса уже истощены рубками, мы таким образом кризис только усугубим.

– Почему?

– Когда первый пакет ограничительных мер вводился, Россия сильно уменьшила экспорт леса, и этот объем был тут же замещен. В первую очередь Новой Зеландией. Если раньше Россия была на первом месте по экспорту древесины в Китай, то сейчас это Новая Зеландия. Казалось бы, совсем не отсталая страна, а экспортирует лес-кругляк! Кроме того, увеличили объемы экспорта кругляка в Китай Канада и США – тоже не отсталые страны. Вопрос не должен состоять только в запрете на экспорт кругляка. Если выгодно продавать круглый лес, пожалуйста, продавайте его. Но мы должны знать его происхождение. Должны знать, что при его заготовке не пострадали природные ценности и экология. Новая Зеландия, кстати, выращивает свой товарный лес на плантациях. Соответственно, и нам вместе с запретительными мерами надо вводить меры экономического стимулирования развития этого бизнеса. Лес надо выращивать, обеспечивая потребности промышленности в долгосрочной перспективе.

– Как это должно выглядеть на практике?

– Сейчас государство стимулирует лишь посадку саженцев и в первые три года агроухода – уборку травы, чтобы она не затянула посадки. Дальше молодой лес продолжает расти сам по себе, и есть риск, что ценные породы, вроде ели и сосны, забьет береза и осина. Они растут быстрее, для продолжения роста хвойных пород необходимо проводить рубки ухода, убирая лиственный полог. Дальше надо проводить рубки прореживания. Это когда хвойному лесу 40–60 лет. И только после этих стадий мы подходим к финальной рубке. Чем лучше мы ухаживаем за лесом в эти промежуточные периоды, тем больше и лучше древесину по качеству мы получим в финале. Это как выращивать морковь на грядках, где также надо убрать сорняки и проредить ростки, иначе урожая не будет. Лесопосадки без ухода – деньги, закопанные в песок.

Арендаторы всё это понимают, поэтому к обязательствам по лесовосстановлению подходят формально. Все это надо учитывать при заключении с компаниями договоров аренды. Тем более что нормативная база, чтобы вести такое интенсивное хозяйство по замкнутому циклу, уже выработана для шести лесных районов страны.

– Каких?

– Для четырех регионов на Северо-Западе. Два из них находятся в Карелии, один, Двинско-Вычегодский, расположен на территории Архангельской области и Коми, один – Балтийский-Белозерский, на стыке Ленинградской и Вологодской областей. Еще два в Сибири: Горнолесной район в Бурятии и Средне-Ангарский на территории Красноярского края и Иркутской области. Там уже есть возможность идти по пути лесного огорода.

– В чем проблема, почему не идут?

– Это как арендованная квартира, где вы решили сделать капитальный ремонт. Сейчас хозяин в любую минуту может попросить вас выйти вон и договор аренды передать другому. Государство должно наконец осознать, что оно собственник и его естественная выгода состоит в том, чтобы качество ресурса росло с каждым годом. Соответственно с этим оценивать и действия арендатора.

– Государство в этом не заинтересовано или не хватает сил и ресурсов?

– Пока, на мой взгляд, государство не осознало, что оно хочет от леса получить. Вообще лесной сектор достаточно консервативен, причем не только в России. Лес растет медленно, решения принимаются медленно и взгляды меняются здесь тоже медленно. Но вообще мы сегодня уже подошли к порогу. Либо мы остаемся с пионерным освоением лесов и лес воспринимаем как месторождение древесины, либо мы начинаем относиться к лесу как к нашему богатству, сохраняя ценные участки и выращивая то, что надо на продажу. В идеале вообще должно произойти зонирование всех лесов России.

– Как?

– Нужно подразделить их на три большие категории. Первая – промышленные леса, где и будут развиваться лесные огороды. Это как раз могут быть леса на землях сельхозназначения. Вторая – леса наследия, обладающие богатым биоразнообразием. За счет их, кстати, Россия сможет выполнять международные соглашения по климату и сокращению выбросов углерода. Третья категория – это рекреационные леса, призванные закрывать потребности человека в туризме и отдыхе.

– Проблема, как мне кажется, еще и в том, что за лесами в России некому толком следить. Правда, были заявления о создании института лесных инспекторов…

– Идет тенденция передачи функции по лесному контролю на федеральный уровень. Поэтому и возникла идея создания такой службы на базе Рослесхоза. Фактически это частичное возвращение к старой системе, работавшей еще до того момента, как все полномочия по контролю за обращением с лесами сосредоточили в регионах. Из доступных описаний понятно, что готовится разделение функций. На федеральный уровень передадут своего рода аудит, в том числе контроль по космическим съемкам.

– Сегодня их там нет?

– Работники лесничеств по факту пишут только отчеты, и в лесах им бывать некогда. Если в ходе реформы их штат увеличат и вернут в лес, то это будет большой плюс.

– На сколько надо увеличить их число?

– В среднем в два раза. Сейчас их порядка 20 тыс. человек, надо минимум 40–50 тыс. Проблема в том, что эти кадры еще надо как-то подготовить, а многие лесные вузы утрачены и старые специалисты вышли на пенсию. Сама профессия лесника не востребована, непопулярна. И, кстати, один из пунктов программы по декриминализации сферы предполагает стимулирование молодых лесников, что очень правильно.

Газета «Советская Россия».

07 Июля 2021